культурология

КУЛЬТУРОЛОГИЯ (от лат. cultura — возделывание, обрабатывание, почитание и греч. logos — слово, понятие, учение) — учение о культуре. Развернутое определение К. может быть дано, исходя из понимания культуры в ее антропном модусе — «Человек в культуре». Смысл этой фундаментальной концептуальной конструкции укоренен в двойственной природе понятий «человек» и «культура», которые являются одновременно глобальными универсалиями и локальными уникальностями, т.е. всеобщим и особенным вместе, но в разных отношениях, — глокальными (glocal) феноменами. Термин «глокальный» вошел в научный оборот на Западе в середине 90-х гг. 20 в.; применяют его иногда и в России в исторической К., в философии культуры и в философской антропологии. При таком повороте мысли оправдано различение культуры и культур при понимании человека как пребывающего сразу в нескольких социокультурных измерениях и являющегося носителем многих культурных традиций, с преобладанием тех или иных в зависимости от социально-ролевых и творческих установок в большом и малом социумах. Спектр этнической, языковой, географической (ландшафтной), конфессиональной, возрастной, тендерной и т.д. культурных составляющих жизни человека как раз и обеспечивает относительную гомогенность человека в его поликультурной целостности, насколько это возможно в современном мире — полифонически творческом, но и социально взрывном. Глобальный характер обретения человеком собственно человеческого в культурном самосозидании вынуждает осмысливать культуру как культуры в их неповторимости и несводимости одна к другой, т.е. в творящих своих устремлениях по преимуществу.

При таком понимании культуры актуализируется принципиально новый тип образования, назначенный разрушить дидактический стереотип готового знания ради сотворческого события в культуре путем сопереживающего — креативного — чтения текстов культуры (в лотмановском смысле), их пересотворения как бы в соавторстве с их историческими авторами. Не реставрация, а реконструкция. От факта к акту, от артефакта к артеакту — в пограничную точку произрастания произведения культуры, бытия культуры из ее предбытия. От текста вновь к произведению, к началу творения — к культуре Седьмого дня, культуре как «плодотворному существованию» (Б. Пастернак).

Вместо изложения позитивных вкладов в философское знание, сформулированных в исторически значимых социокультурных системах, — исторические реконструкции текстов культуры. Иначе повторное — вместе с их историческими авторами — воссоздание этих текстов в широком поле гуманитарных контекстов: историческом, социокультурном, философском. В результате — не нормативная, а демонстративная методология вместе с предметом исторической реконструкции, превращающемся из раритета и образца в образ живой культуры, хотя бы в формальном смысле, и исторически свершенной.

Метод постижения культуры как текста предполагает совсем иного пользователя культуры. Или, точнее, вовсе даже не пользователя, а читателя — соавтора — сотворца, пребывающего в этой своей «текстологической» работе на границе начала творческого акта. И тогда человек в культуре и человек культуры оказываются почти синонимическими понятиями (или, если опять-таки сказать точнее, понятиями-образами).

Здесь мы близко подошли еще к одной пограничной ситуации: на перекрестке понятия и образа, эстетически обозримом перекрестке жизни культуры в ее ставших формах — артефактах, завершенных произведениях, непреходящих самоценностях. Уникальностях.

Но уникален не только феномен культуры. Столь же уникален и тот, кто читает этот феномен, т.е. вновь и вновь заново его воссоздает, переживает-проживает его умом и сердцем. Воссоздает предмет, а с ним вместе — и самого себя как субъекта культуры в ее истории, в поворотных моментах собственной судьбы.

Но и в собственном смертном опыте, приобщающем свою конечную, ограниченную датой рождения и датой смерти неповторимую жизнь к безличной вечности. Так миг жизни полнится вечностью, а вечность светится мгновениями неповторимых жизней. Так индивидуально-личное и всеобще-универсальное в этом своем странном средоточии-перекрестии жизни и смерти, может быть, наиболее интенсивно выражают смысл культуры. История этих опытов (каждого человека, каждого народа, каждой культуры) и есть история культуры. Еще одна, может быть, самая радикальная пограничная ситуация (жизнь—смерть). Но как осуществить это средостение — мига и вечности? Это — каждый раз — проблема. Проблема субъекта культуры, мысли о ней, каждого культурного акта в единстве культуры и единственности культур. Может быть, в этом и состоит созидательный противовес разрушению готового знания как справочно-энциклопедического компендия. Какова же предметная основа этого замысла? На каком историческом материале следует развивать этот замысел, призванный не столько научить знанию, сколько подвигнуть участника этой «педагогики» образовывать самого себя как субъекта культуры? Это, прежде всего, презентация личного опыта (разумеется, как одного из возможных) исторических реконструкций некоторых исторически значимых культурных феноменов европейской мысли (книжная ученость раннего Средневековья, герметическая философия и природознание в Средние века, экзистенциально представительные эпизоды в науке и культуре Нового и Новейшего времени); но и опыты иные (О. Шпенглер, А. Тойнби, А. Гуревич и др.). Становясь предметом дискуссий, этот опыт трансформируется в близкое иное; тема — в ассоциативные вариации, в большой текст культуры в ее современных и прогностических возможностях.

Понимание культуры в ее креативной сущности переформулируется в фундаментальных исторических презентациях европейской (и русской тоже) гуманитарной мысли: раннее Средневековье как культура текста, как комментаторская, истолковывающая культура; маргинальное знание, выговаривающее скрытые смыслы знания, освященного официальной доктриной и создающего иллюзию осуществления утопических чаяний; русский авангард как культура нескончаемых начинаний на границе «хаоса» внутренней речи и «космосов» художественных форм; реконструкции и типологии смертного опыта (ars moriendi), приобщающего конечную неповторимую жизнь субъекта культуры к безличной вечности (иначе: культура в перекрестии жизни и смерти; культура как история встреч лично-универсальных опытов, их синхронно-диахронный диалог) (М. Бубер, Л. Выготский, В. Библер). При таком повороте метафора смерти (=кризиса) выступает формообразователем культуры, а танатология в ее креативно-историческом измерении оборачивается виталогией.

Итак: человек в культуре — открытый и сокровенный, магистральный и периферийный, элитарный и фольклорный, традиционный и авангардный... В пророческом, проповедническом, исповедальном, молитвенном, заклинательном слове. В слове видения и в слове заповеди. В тайнописи. В слове Поэта, во внутренней речи, в молчании. На границах. В Европе и в России, в Средние века и в 20 в. В Любви и у последней черты.

Изложенный схематизм трансформирует традиционные представления о культуре, которая в сущностных своих характеристиках исторична и креативна — творяща. Как, впрочем, и субъект культуры, который историчен сам по себе хотя бы потому, что когда-то родился и когда-то умрет, тем самым свершая собственную историю. Креативно ее свершая. Собственно, это и делает ее культурой — творением артефактов (текстов), исторически первородных и уникальных навсегда. Но культура — еще и многообразный спектр творческих актов (про-изведений) — осознанно инновационных, исторически определенных и столь же осознанно открытых друг другу как в синхронном, так и диахронном историческом пространстве-времени. Иначе: «культура как диалог культур». Субъекты культур выступают как со-беседники, со-ратники, со-творцы фундаментальной мысли, создающей каждый раз мощное поле притяжения к ней тех, кто оказывается в бессчетных учебных классах. Здесь, конечно же, необходима безоговорочная ссылка на В. Библера, на его опыт «школы как диалога культур». Но не менее важны консервационные чаяния артефактов культуры, должных внешне оставаться равными самим себе.

Таким образом, специфика К. как науки о культуре (культурах) определена не столько предметом (им может быть любой продукт человеческой деятельности, как, впрочем, и сама эта деятельность), сколько особым взглядом на предмет, особой стратегией гуманитарного исследования. И преподавания тоже. Выйти из себя, но и остаться собою, равным самому себе. Таков предмет культуры в его историческом, но и в сиюминутном бытовании. Отсюда следует, что К. двухчастна; точнее — двухполюсна. Она — диполь (воспользуемся здесь физическим термином), как и сама культура. С одной стороны, это историческая К. (культура как творчество, культура как диалог культур, типология культур, реконструкция образов культуры). С другой — консервационная К. (музееведение, охрана, консервация и реставрация историко-культурных объектов — образцов). Но музейный образец при его постижении становится живым образом, а образ окаменевает при объектном отношении к нему. И процесс этот является взаимопереходящим. Аналогичным образом соотносятся произведение и текст. Так может быть высвечена перспектива (в опоре на ретроспективу) для 21 в.: от массовой культуры к культурам индивидуальных миров.

В.Л. Рабинович

Лит.: Рабинович В.Л. АЛХИМИЯ как феномен средневеково культуры. М., 1979; Бахтин ММ. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979; Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991 Рабинович В.Л. Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух. М., 1991; Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991; Стёпин B.C. Философская антропология и философия науки. М., 1992; Лотман ЮМ. Избранные статьи. Т. 3. Таллин, 1993; Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифотворчества. М., 1995; Фуко М. Слова и вещи. М., 1997; Библер B.C. Н а гранях логики культуры. М., 1997; Юнг К. Человек и его символы. М., 1997; Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. М., 1993; Т. 2. М., 1998; Кассирер Э. Избранное: Опыт о человеке. М., 1998; Разлогов К.Э. Истоки и основания культурологи // Культурология — культурная политика — развитие. М., 2001.